Олег Алексеев.

Стрельбе прицельной, как солдата,
Седой отец учил меня -
Из боевого автомата
Прямыми строчками огня.
Плыл запах пороха, сирени.
Стоял тревожный, дымный май.
И поднимался в наступленье
Огромный партизанский край...
Ударил очередью длинной.
Попал! Хлестнул короткой вслед.
Я мог считать себя мужчиной,
Хотя мне было девять лет.
О, яростью объятый,
Сражался Порховский район
И третий год носил гранаты
В тяжёлой сумке почтальон.

Армия.
Евгений Евтушенко.

В палате выключили радио,
И кто-то гладил мне вихор...
В зиминском госпитале раненым
Давал концерт наш детский хор.
Уже начать нам знаки делали,
Двумя рядами у стены
Стояли девочки и мальчики
Перед героями войны.
Они, родные, некрасивые,
С большими впадинами глаз,
И сами жалкие, несильные,
Смотрели с жалостью на нас.
В тылу измученные битвами,
Худы, заморены, бледны,
В своих пальтишках драных были мы
Для них героями войны.
О, взгляды долгие, полробные!
О, сострадание сестёр!
Но вот: "Вставай, страна огромная!"-
запел, запел наш детский хор.
А вот запел хохол из Винницы.
Халат был в пятнах киселя,
И войлок сквозь клеенку выбился
На чёрном ложе костыля.
Запел бурят на подоконнике,
запел сопер из Костромы.
Солдаты пели, словно школьники,
И , как солдаты, пели мы.
Все пели праведно и болестно -
И няня в стареньком платке,
И в сапогах кирзовых докторша,
Забывши градусник в руке.
Разрывы слышались нам дальние,
И было свято и светло...
Всё это всё и было - Армия.
Всё это Родину спасло.

Баллада 41 года.
Андрей Вознесенский.

Рояль вползал в каменоломню.
Его тащили на дрова
К замерзшим чанам и половням.
Он ждал удара топора.

Он был без ножек, чёрный ящик,
Лежал на брюхе и гудел.
Он тяжело дышал, как ящер,
В пещерном логове людей.

А пальцы вспухшие алели.
На левой - два, на правой пять…
Он опускался на колени,
Чтобы до клавишей достать.

Семь пальцев бывшего завклуба!
И , обморожено-суха,
С них, как с разваренного клубня,
Дымясь сползала шелуха.

Металась пламенем сполошным
Их красота, их божество…
И было величайшей ложью
Всё, что игралось до него!

Все отраженья люстр, колоны…
Во мне ревёт рояля сталь.
И я лежу в каменоломне,
И я огромен, как рояль.

Я отражаю штолен сажу.
Фигуры. Голод. Блеск костра.
И как коронного пассажа,
Я жду удара топора!

Моё призвание- не тайна,
Я верен участи своей.
Я высшей музыкою стану –
Теплом и хлебом для людей.

Родина.
Евгений Храмов.

Женщины шли – на плечах лопаты-
окопы рыть под городом Московой.
Страна смотрела на меня с плаката,
седая, с непокрытой головой.
Она звала меня глазами строгими,
Сжав крепко губы, чтоб не закричать.
И мне казалось, что похожа Родина
На тетю Таню из квартиры №5.
На тётю Таню, рядом с нами жившую,
Двух сыновей на запад проводившую,
Да, на неё...вдову красноармейскую,
Усталую, упрямую и… резкую.

А я хотел участвовать в десантах,
Кричать в эфир: «Тюльпан»! Я – «Резеда»!
Мне шёл тогда едва второй десяток,
Меня на фронт не брали поезда.
И я смотрел с серьёзностью недетской
В её лицо с морщинками у губ.
И лишь на двойки отвечал немецкий,
Чтоб выразить презрение к врагу.
Она звала меня глазами строгими,
Сжав губы, чтобы не кричать.
И мне казалось, что похожа Родина
На тётю Таню из квартиры №5.

Олег Алексеев.

Я видывал «тигры» на марше-
То было в начале весны:
В апреле, а может быть в марте,
А в общем - в разгаре войны.
Катились, сшибая заборы,
С землею ровняли кусты
Железные белые горы,
На башнях - прямые кресты.
Угарный от выхлопов запах,
Орудий безмолвная злость,
Но двигались «тигры» - на запад!
И ахнула мать: «Началось…»
Синели лесные чащобы,
Уже зеленели холмы.
И «тигры» - как будто сугробы
Уже отшумевшей зимы.
Большая стальная Россия
В атаках сломила врага.
И вражья растаяла сила,
Как тают весною снега.

Олег Шестинский

Я жизнь свою помню с огня и печали,
Со звона декабрьской земли,
Когда динамитом кладбище взрывали,
Чтоб мёртвые в землю легли.

Что было,
То было,
Что было
Не сплыло
Из памяти цепкой моей –
Я жизнь свою помню с блокадного тыла,
с морозного скрипа саней.

Мои деревянные старые сани
Далёкой осадной зимы,
Скрипели вы горестно в утренней рани
Средь городской полутьмы.

В них воду возили в кастрюлях жестяных
С проруби рек ледяных,
И мёртвых дружков в простынях полотняных
От морга тащили на них.

Сограждане гибли в осаде.
И разве
Могу я забыть до сих пор,
Как светлые души ровесников гасли
Их юности наперекор?

Я тоже блокадник,
Я тоже оттуда,
Где холод, где голод, где стон…
И жизнь для меня – это вечное чудо,
И я в это чудо влюблён.

Письмо. Глеб Горбовский.

На дне окопного оврага
Добыл я гильзу из стены.
А в ней – истлевшая бумага,
Письмо, пришедшее с войны.

Должно быть, кто-то перед боем
Смочил графит карандаша
И с перемазанной губою
Писал, как думал, - не спеша.

Вручал слова бумаге бренной,
Писал, склоняясь к фитилю.
…И вот слова сожрало время,
И лишь одно сквозит : «лю-блю»…

Одно осталось…Но упрямо
Горит сквозь всё, что в жизни есть!
…Что он «лю-бил»?..Отчизну? Маму?
Иль ту которую?..Бог весть.

Любил, и всё. Не по приказу.
А по приказу он в тот раз,
Наверно встал и умер сразу.
И вот воскрес
Во мне
Сейчас.

Читая Толстого.
Станислав Куняев.

Горит коптилка
в северной ночи,
В печной трубе
протяжно воет вьюга…
Сестра и мать уснули на печи, а мальчик в узах сладкого недуга.
Он беженец.
Он чудом выживал
Среди бомбёжек,
голода,
разрухи,
и смерч войны,
её горячий шквал
его занес на берега Ветлуги.
Но в этот час
В натопленном дому
Он позабыл все страхи,
Всё сиротство –
Нет лучше пищи сердцу и уму,
Чем чистый воздух горя и геройства.
«Война и мир». Какие имена!
Бородино! Смоленская дорога!
И наконец, река Березина…
Остыла печь, и до утра далёко.
А сводка Совинформбюро гласит,
Что к тёмной Волге отступили наши.
Горит коптилка.
Книга шелестит…
Так, значит, суждено из той же чаши
Испить врагу!
Недаром эта ночь
Так тягостно и так блаженно длится!
Ещё он сможет Родине помочь
Глазами и устами очевидца.
Пускай кристаллизуется в крови
Дыханье слов «бессмертье», «слава», «тризна».
Пылай, коптилка, и душа, гори,
Когда горит в огне твоя Отчизна!

Детство. Николай Рубцов.

Мать умерла.
Отец ушёл на фронт.
Соседка злая
Не даёт проходу.
Я смутно помню
Утро похорон
И за окошком
Скудную природу.

Откуда только –
Как из-под земли!-
Взялись в жильё
И сумерки и сырость…
Но вот однажды
Всё переменилось,
За мной пришли,
Куда-то повезли.

Я смутно помню
Позднюю реку,
Огни на ней,
И скрип, и плеск парома,
И крик: «Скорей!»,
Потом раскаты грома
И дождь…Потом
Детдом на берегу.

Вот говорят,
Что скуден был паёк,
Что были ночи
С холодом, с тоскою,-
Я лучше помню
Ивы над рекою
И запоздалый
В поле огонёк.

До слёз теперь
Любимые места!
И там, в глуши,
Под крышею детдома,
Для нас звучало
Как-то незнакомо,
Нас оскорбляло
Слово «сирота».

Хотя старушки
Местных деревень
И впрямь на нас
Так жалобно глядели,
Как на сирот несчастных,
В самом деле,
Но время шло,
И приближался день,

Когда раздался,
Праведный салют,
Когда прошла
Военная морока,
И нам подъём
Объявлен был до срока,
И все кричали:
- Гитлеру капут!

Ещё прошло
Немного быстрых лет,
И стало грустно вновь:
Мы уезжали!
Тогда нас всей
Деревней провожали,
Туман покрыл
Разлуки нашей след…

Видения на холме.
Николай Рубцов.

Взбегу на холм
………………и упаду
……………………………в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звёздных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и в жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя…

Россия, Русь – куда я ни взгляну…
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя…
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времён татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
………….в окрестностях
………………………….России.

Кресты, кресты…
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхвати эхо медленное ржанье.
И надо мной –
......................бессмертных звёзд Руси,
Спокойных звёзд безбрежное мерцанье…

Баллада о банке варенья.
Владимир Радкевич.

Зачем ты, война,
…………………у мальчишек детство украла
И синее небо, и запах простого цветка?
Пришли на заводы работать
…………………………..мальчишки Урала,
Подставили ящики, чтобы достать до станка.
И вот неподкупной зимою военного года,
Когда занимался над Камой холодный рассвет,
Собрал самых лучших рабочих
……………………………директор завода,
А было рабочим –
……………….. всего по четырнадцать лет.
В усталые лица глядело суровое время,
Но каждый в себе
………………..довоенное детство нашёл,
Как только рабочую премию –
…………………….банку варенья –
Пред ними, мальчишками,
………………..кто-то поставил на стол.
И вот над заводом,
……………….над лесом, в снегу задремавшим,
Среди поступившей внезапно к сердцам
………………………………….тишины,
Повеяло чем –то давно позабытым, домашним,
Как будто бы не было больше на свете войны.
…Ах, банка варенья,
…………………..простое и верное средство
Напомнить о том,
…………..что, как жизнь у людей не горька,
Но будет ещё у мальчишек
……………..и солнце и детство,
И синее небо и запах простого цветка!

Вернуться на главную

Владимир Гордейчев.
Хлеб войны.

Не было муки.
Она была
Более легендою, чем былью,
С лебедою смешанною пылью,
Чёрная – и всё – таки бела.
Чем ещё ей было нас кормить,
Матери, спасавшей нас от смерти?
Это было творчеством, поверьте,
Тесто из муки такой творить!
Дня не знала. Ночи не спала.
А уж сколько свеклы перетёрла…
Всё переборола. Не дала,
Чтобы смерть схватила нас за горло.
Завывает вьюга за стеной,
Белые сугробы наметая.
Вот она сидит передо мной,
Женщина воистину святая.
Ей бы можно плакать от обид,
Вспомнив всё, что вынесла когда-то,
А она о свекле говорит
И спроста краснеет виновато.